DESERT MYTHOLOGEM IN THE CIMMERIAN TEXT BY M. A. VOLOSHIN
DESERT MYTHOLOGEM IN THE CIMMERIAN TEXT BY M. A. VOLOSHIN
Abstract
The article is dedicated to the problem of identification and classification of supratextual unities, which is relevant for modern literary studies. Based on the works of V. N. Toporov and O. V. Shalygina, the key criterion for the formation of a topical supertext is the sacredness of the locality to which it is dedicated. In this regard, the consistent implementation in M. A. Voloshin's collections "Cimmerian Twilight" and "Cimmerian Spring" of the mythologem of the desert, which goes back to the biblical motifs of wandering, testing the strength of faith and spirit, allows to draw a conclusion about the existence of the Cimmerian text in the Russian poetry of the XX century. The aim of the article is to analyse the forms of explication of this mythologem, which allows to conclude about the specificity of the poet's worldview positions and creative attitudes.
1. Введение
Проблема определения свехтекста и осмысления его типологических, структурных и функциональных особенностей остается актуальной для современного литературоведения. Ей посвящены работы исследователей, в числе которых Н. А. Купина , С. О. Курьянов , В. В. Курьянова , А. Г. Лошаков , Н. Е. Меднис , В. Н. Топоров . Для данной статьи базовым является определение, сформулированное С. О. Курьяновым: «…сверхтекст – это система интегрированных текстов, которая характеризуется отчетливо выраженной единой модальной установкой (ассоциативно-смысловой или авторской) и тождественно воспринимается авторским и читательским сознанием либо благодаря единому культурному коду (ассоциативно-смысловой сверхтекст), либо авторскому замыслу (текстовое единство)» .
Дискуссионной остается также проблема типологии свехтекстовых единств. Так, А. Г. Лошаков выделяет событийные, локальные и именные сверхтексты, а С. О. Курьянов дополняет и конкретизирует эту классификацию, объединяя указанные наименования в разряд ассоциативно-смысловых, называя пространственные сверхтексты топическими и разделяя их на локальные (строящиеся на основе константных мифологизированных представлений о конкретном месте, имеющем четкие границы) и региональные (формирующиеся на основе представлений о регионе, имеющем условные границы и нередко строящемся на основе совокупности локальных текстов) .
2. Методы и принципы исследования
В связи с вышеизложенным возникает проблема выделения такого рода сверхтекстовых единств, обусловленная наличием огромного количества населенных пунктов и регионов, названия которых потенциально могут дать названия свехтексту, однако этот потенциал может быть реализован далеко не всегда, если он определяется исключительно «климатическими, топографическими, пейзажно-ландшафтными, этнографически-бытовыми и культурными характеристиками» , на что указывает В. Н. Топоров, исследовавший Петербургский текст, но отказавший в существовании Московскому. Опираясь на мнение ученого, О. В. Шалыгина утверждает, что «в основе выделения локального текста лежит принцип сакральности, выделение более глубоких, сверхэмпирических сущностей» . Исследователь употребляет термин «локальный», используя классификацию А. Г. Лошакова и имея в виду пространственный сверхтекст. Если же разделять, как было указано выше, локальные и региональные текстовые образования, представляется возможным выделение не Коктебельского, а именно Киммерийского текста ввиду восходящей к античности сакрализации восточного Крыма и Керченского полуострова.
3. Основные результаты
Начало формированию Киммерийского текста в творчестве русских поэтов ХХ века, как известно, положил М. А. Волошин, актуализировавший и развивший в своем творчестве мифологизированные константные представления (термин С. О. Курьянова), связанные с этим «краем Ойкумены». При этом отголоски античного мировосприятия нашли отражение в волошинском пантеизме, на который указывали, в частности, В. Б. Жарких , С. М. Заяц , , Е. Б. Смагина и который определил характер отношения поэта к Киммерии: «Припаду я к острым щебням, к серым срывам размытых гор, / Причащусь я горькой соли задыхающейся волны…» («Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный Коктебель…») .
Вторичная сакрализация этого края и восприятие его как некого предела странствий привели к тому, что в процессе индивидуально-авторского мифотворчества реализуется мифологема пустыни. Это происходит не потому, что для этой местности характерна, согласно первым впечатлениям самого М. А. Волошина, «скупость и скудость природы и красок» , а ввиду восприятия этого края как места отшельничества, по В. И. Далю, «одинокого богомольца, уклонившегося от сует» , так как «поэт ощущал себя вестником античного и христианского мира» . Это закономерно, так как указанная мифологема восходит к библейским мотивам странничества, испытания крепости веры и духа.
Сборник М. А. Волошина «Киммерийские сумерки» открывается стихотворением «Полынь» и строкой «Костер мой догорал на берегу пустыни», указывающей на приближение к месту уединения, отказ от привычных устоев, погружение в новое состояние, когда жизненные ориентиры еще не определены. Однако пустыня по-прежнему воспринимается как некое духовное пристанище: «О, мать-невольница! На грудь твоей пустыни / Склоняюсь я в полночной тишине… / И горький дым костра, и горький дух полыни, / И горечь волн – останутся во мне» .
Мифологема пустыни в киммерийском тексте М. А. Волошина связана с образом полыни. В письме к М. Сабашниковой 22 июля 1905 года поэт пишет: «Полынь – это ведь символ знания. И я всегда страшно любил полынь, её запах, её цвет. Весь Коктебель зарос полынью. Это запах пустыни, горечь познания. Он меня волновал с раннего детства, я, может быть, за него так люблю юг» . Следовательно, Киммерия воспринимается как уединенное место получения высшего знания.
При этом появляется убежденность в том, что связь времен неразрывна и понимание настоящего невозможно без постижения уроков прошлого, поэтому к «пустынным пескам» подходит море, которое связывает времена и соединяет берега, где развиваются «древние свитки», символизирующие ход истории. С. М. Заяц справедливо отмечает, что «Киммерия для М. Волошина не просто первоисточник бытия, а свиток истории, где сливается все: история природы, человека, мироздания в целом» . Она возникает как неотвратимая и неизведанная данность, иная реальность: «Над зыбкой рябью вод встает из глубины / Пустынный кряж земли: хребты скалистых гребней, / Обрывы черные, потоки красных щебней – / Пределы скорбные незнаемой страны» .
Связь этих уединенных мест с античностью очевидна: в этой «глухой и древней» земле вместо прибоя «звучат пустынные гекзаметры волны», а значит, реализуется связь времен: законы мироздания уже были осознаны и озвучены много веков назад, нам остается лишь приблизиться и приобщиться.
Модель мироздания выстраивается как путь от хаоса к космосу, от сумерек к весенней гармонии, что наглядно отражено в названиях волошинских сборников, формирующих Киммерийский текст. Разницу мировосприятия, эксплицированную в «Киммерийских сумерках» и «Киммерийской весне» принято объяснять личными переживаниями поэта, однако можно с большой долей вероятности предположить, что это и результат духовной работы коктебельского пустынника, ведь второй сборник создавался в эпоху гораздо более масштабных потрясений. Так, в первых строках стихотворения 1910 года встречаем образы небесных странников, обретших светлую обитель: «Облака клубятся в безднах зеленых / Лучезарных пустынь восхода…» .
Однако события 1917 года произошли, и в автобиографии М. А. Волошин, с одной стороны, утверждает, что «все волны гражданской войны и смены правительств проходят над моей головой» , с другой – признается: «Но в 17-ом году я не смог написать ни одного стихотворения: дар речи мне возвращается только после Октября» . И в стихотворении «Карадаг», написанном в июне 1918 года, вновь мифологема пустыни реализует мотив уединенного отшельничества. Отсылка к античным странникам вызывает к жизни пантеистическое восприятие потухшего вулкана как стены храма и порождает следующий призыв: «Направь ладью к ее подножью / Пустынным вечером – один» .
«Живые зеркала» водной глади создают иную реальность – зазеркалье, в котором мрамор горных пиков преобразуется в один из ключевых образов античной культуры – скульптуру Ни́ки Самофра́кийской, символ победы, в том числе и духовной, одержать которую помогает возвращение в Киммерию.
Тогда же создано стихотворение «Как в раковине малой – Океана…», в котором описаны не только механизм внутреннего преображения человека в этом пустынном краю, но и тесная взаимосвязь микрокосма с макрокосмом: «С тех пор как отроком у молчаливых / Торжественно-пустынных берегов / Очнулся я – душа моя разъялась, / И мысль росла, лепилась и ваялась / По складкам гор, по выгибам холмов» .
Характеризуя теософскую и антропософскую составляющие волошинского мировоззрения, И. С. Скоропанова отмечает: «М. Волошин рассматривал творчество как теургию – богосотворчество в осуществлении Проекта Духа и преображении бытия» . И сакральность Киммерии обусловлена также взаимосвязью и взаимопроникновением человеческих эмоций, творческих порывов и реализации высшего замысла, обладающими эффектом синергии и преобразующими сакральное пространство, кстати, включающее в себя образ полыни Коктебеля: «Его полынь хмельна моей тоской, / Мой стих поет в волнах его прилива, / И на скале, замкнувшей зыбь залива, / Судьбой и ветрами изваян профиль мой!» .
И, наконец, в стихотворении «Пустыня», одном из завершающих произведений цикла «Киммерийская весна», в полной мере реализован связанный с заглавной мифологемой мотив отшельничества и странничества: «И я был сослан в глубь степей, / И я изведал мир огромный / В дни страннической и бездомной / Пытливой юности моей» .
Добытым в странствиях и размышлениях итогом мировоззренческих поисков пустынника становится хвала Творцу и образ Неопалимой Купины – важные свидетельства наличия христианских идеологических устоев в миропонимании поэта.
4. Заключение
Таким образом, реализация мифологемы пустыни в циклах М. А. Волошина «Киммерийские сумерки» и «Киммерийская весна» является одним из свидетельств сакральности местности, которой они посвящены и которая обладает характерными признаками топоса, что дает возможность выделить Киммерийский текст как разновидность топического (регионального) сверхтекста.