THE HOFFMANN TRADITION OF TRANSFORMING THE MOTIF OF THE CREATIVE PERSONALITY IN THE NOVEL "LITTLE ZACHESES" BY E. CHIZHOVA

Имя Елены Семеновны Чижовой достаточно известно не только филологам, но и широкому кругу читателей. Она является автором романов «Крошки Цахес», «Время женщин», «Полукровка», «Лавра», «Преступница»,  которые принесли ей популярность и  признание критиков, в частности, премии «Северная Пальмира» (2001), лауреат премии «Русский Букер» 2009 года. Можно сказать, что самым, по нашему мнению,  ярким произведением писательницы может считаться ее первый роман, изданный в 2000 году, «Крошки Цахес».

В романе Е.С. Чижовой «Крошки Цахес» нашла свое воплощение гофмановская традиция, тем более, что Гофман оказался для русской литературы весьма перспективным автором в том смысле, что в своем творчестве поздний немецкий романтик вобрал в себя и синтезировал опыт всей немецкой романтической школы. Используя в своем тексте гофмановские образы и мотивы, Е. Чижова  трансформировала позднеромантическое представление о романтическом герое, поместив его в эпоху развитого социализма.

Актуальность исследования заключается в обращении к творчеству современной российской писательницы в контексте гофмановского влияния и, по сути, развития «гофмановского текста» в современной отечественной литературе, берущей свое начало еще в XIX веке.

Степень разработанности проблемы и новизна заданы отсутствием исследований, посвященных сравнительному анализу творчества выдающегося писателя-романтика Э.Т.А. Гофмана и современного автора Елены Чижовой.

Основными методами анализа в представленной статье могут считаться сравнительно-исторический, контекстуальный, сравнительно-типологический, мотивный и метод стилистического анализа.

В самом заглавии романа Е. Чижовой уже прослеживается явная отсылка к писателю-романтику XIX века Э.Т.А. Гофману. Влияние гофмановской традиции на творчество русских писателей и величайший интерес к нему подробно рассматриваются в статье А.Б. Ботниковой

Прямая отсылка к персонажу известнейшей новеллы-сказки «Крошка Цахес», которая в романе имеет прозвище фея Розешён, действительно совмещает в себе как свойства романтической героини, обретенные  за счет своей исключительности, так и признаки собственно ущербного альрауна. А сам замкнутый мирок спецшколы, в которой преподает эта дама, сильно напоминает Керепес – княжество, где возможно существование и процветание подобных Крошек Цахес. Как и у позднего немецкого романтика Гофмана, где хронотоп вымышленного государства Керепес раздувается до уровня современной автору Германии, жизнь персонажей учебного заведения в центре Ленинграда демонстрирует собой проекцию советского строя в его истинном свете.

Объектом внимания автора становятся образ учительницы английского языка, намеренно названной одной буквой Ф., и ее «творения» – Цахесы, ученики 9 класса, принимающие участие в театральных постановках, режиссируемых этой дамой. Образ учительницы отсылает читателя к персонажу Гофмана – фее Розеншён:  «Маленькая фея с короткой стрижкой, отливавшей рыжеватым, или пусть уж будет – золотистым, изо дня в день причесывала наши волосы, делая их волнистыми кудрями»

Пародирование здесь является одним из основополагающих принципов организации образной системы романа при всей неоднозначности и сложности творческой личности в произведении. Это утверждение относится, прежде всего, к главной героине, ученице 9 класса, образ которой создается автором по тому же принципу, что и образы героев позднего немецкого романтизма – с помощью пародийного утрирования узнаваемого романтического штампа, каковым в данном случае становится «невыразимое томление» по исчезающему романтическому идеалу в лице боготворимой ею учительницы. Парадокс заключается в том, что, страдая от непонимания и холодности человека, который в ее глазах предстает идеальным существом некоего высшего мира, героиня, наделенная романтическим складом характера, одновременно с этим трансформируется в одного из множества Цахесов, создаваемых Ф., но порождаемых самим обществом: «Уже целый месяц, день за днем, я стою в голубом кабинете у доски <…> День за днем она стоит передо мною, ее рука держит мой голос, голубые прожилки крови перед глазами»

Романтичность главной героини парадоксально гиперболизируется автором. «Она смотрела, как я приближаюсь и с каждым  шагом становлюсь все меньше, так что в конце концов она уже различала с трудом. Она же становилась больше, длиннее стали узкие крылья ее носа, острее скулы, пустее улыбка, не оставлявшая надежды»

В произведении Е. Чижовой проступает, как и у Э.Т.А. Гофмана, позднеромантический канон образа творческой личности, предполагающий сочетание характерных атрибутов и черт поэта-романтика, утратившего однако свою сакральную сущность, приводящую в итоге к механическому и слепому подражанию исходной схеме романтизма. При этом главная героиня по-настоящему переживает конфликт между мечтой и реальностью. Подобно своему учителю в творчестве, автор раскрывает смысл романтического искусства, заключающегося в противостоянии серой обыденности и великой поэзии романтического творчества. По закону пародирования романтический художник парадоксально борется с филистером  в себе самом

Учительница и ученица – подлинный и подражательный типы творческой личности, противоположные друг другу и демонстрирующие разные жизненные позиции. Здесь можно говорить о романтической пародии при создании образа творческой личности, когда симметрия в изображении одновременно создает зеркальность этих двух героинь, но духовная эволюция в область идеального у Ф. отражаются в подражании и копировании ее манеры любимой ученицей. Наиболее показательной в этой связи становится сцена декламирования под музыкальное сопровождение Глюка (одного из любимых композиторов Гофмана) главной героиней перед английской делегацией  шекспировских сонетов в оригинале.

Все выступление перед почетными гостями из туманного Альбиона школьницы, которое, по сути, является постановкой Ф., наиболее ярко демонстрирует неспособность первой к творческому акту: она ретранслирует то, что заложено педагогом, никоим образом не выходя за рамки и не пытаясь добавить что-то от себя.  Восторг английских гостей, особенно  английской дамы «в кружевах», на выступление школьницы обращен, прежде всего, к самой исполнительнице, однако Ф. как создатель данного шедевра остается в тени. Возникает ситуация первоисточника, когда все лавры достаются не учительнице, т.е. тому, кто их действительно заслуживает, а ее ученице, т.е. бездарной карикатуре в лице гофмановского карлика-альрауна.

Как и Цахес в бессмертном произведении великого немецкого романтика, наша главная героиня «рядится в чужие перья», считая себя истинно романтической личностью. В то же время в глубине души она понимает, что в этом выступлении нет никакого ее личного вклада и что это заслуга ее учительницы. Тем не менее, главная героиня приспосабливается к окружающей действительности, характеризуемой советской обывательщиной, не испытывая по этому поводу никаких  угрызений совести. Таким образом, в образе ученицы парадоксальным образом совмещаются два начала: беспардонное копирование манер и талантов Ф. и угрызения совести от того, что она пользуется лаврами, предназначенными не ей. Все ее достижения и становление ее как личности были сформированы исключительно Ф. «Иногда я думаю о том, что все мы, прошедшие через ее руки, и вправду были крошками Цахес. В конце концов – и от этого никуда не денешься – нас хвалили за то, что не было делом наших рук»

Цитируя Ф., героиня-рассказчица, с одной стороны, парадоксальным способом травестирует идеальный образ своего кумира, но с другой, копируя идеал, ученица незаметно для себя провозглашает этот идеал, тем самым доказывая его притягательность и силу; кроме того, полностью переняв манеру своего наставника, ученица начинает осознавать внутреннюю потребность в прекрасном и обретает мечту, выводящую ее из собственно филистерской сферы.

Выступая в роли биографа Ф., главная героиня, в отличие от гофмановских персонажей, осознает трагедию собственной личности, всего поколения и целого народа, живущего в эпоху тоталитаризма с большей или меньшей долей свободы

Трагедия творческой личности у Е. Чижовой раскрывается через парадоксальное совмещение сатирического  обличения с точным утверждением положительного идеала как программы жизни творческой личности, что в итоге не означает приближения к романтическому идеалу, как это было у немецкого романтика. Эпоха «лихих» девяностых, завершающая повествование, не дает надежды на положительный исход, скорее, наоборот, еще глубже повергает поколение главной героини в атмосферу мещанской пошлости, отчуждения и злобы. «На наших глазах кончался СССР – ­­­огромный и бесталанный Крошка Цахес. Уходили феи, десятилетиями расчесывавшие его волосы. Нечесаные, неприбранные пряди падали на его широкий лоб. Иностранцы, долгие годы глядевшие на дела их – фрейлинских – рук, больше не приходили в восхищение. Одновременно с гибелью Империи заканчивался и наш мир, наша новая эпоха Просвещения, маленьким островком которой был школьный, навсегда ушедший в прошлое мирок»

Подобно Крейслеру из «Житейских воззрений кота Мурра» педагог английского языка знает муки творчества, страдания привязанности и предательства собственных учеников и ужасающую мизерность окружающей ее действительности, которую она отторгает.

Проблема художника, стоящая в центре повествования романа «Крошки Цахес», является доминирующей в русской литературе второй половины XX века. Творческая личность выступает здесь как обреченная на непонимание и опередившая свое время

Жизнь оказывается столь же призрачна, как фантазия, а фантазия реальнее действительности, и только искусство способно компенсировать жизненные утраты. Это наиболее ярко высвечивают сцены постановки шекспировского наследия в школе, которые готовит с учениками Ф. Выбор автора не случаен: с одной стороны, Шекспир всегда почитался романтиками как великий драматург и учитель, с другой – «вывихнутое время», описанное английским драматургом, как нельзя более точно передает специфику эпохи развитого социализма. Именно искусство оказалось способным возместить жизненные утраты и сделать «пасынков природы», бывших учеников Ф., способными выживать и противостоять пошлой действительности, хотя и не преобразоваться в романтические личности: «Жизнь моих одноклассников складывалась по-разному, так, как и должны складываться людские жизни. Оказалось, что противоядие, которое она, готовя нас к жизни в огромной и жестокой Империи, протягивала на кончике кинжала или шпаги, в некоторых случаях действует и после распада»

Как и гофмановские романтические герои, приходя в отчаяние от пошлости и злобы, Ф. страшится безумия, болезни творческой личности. Реальный недуг настигает ее в финале повествования и оказывается для нее благом с той точки зрения, что, став беспомощной, она принимает помощь и обретает преданного друга и близкую  по духу личность в лице главной героини повествования. Однако тема болезни приобретает в тексте символический характер. Телесный недуг Ф., выраженный в отмирании клеток головного мозга, символически отражает сущность политического строя СССР: об этом говорят некоторые критики творчества Е. Чижовой

Итак, можно сказать, что европейская романтическая традиция и ее рецепция в русской литературе не такое редкое, а скорее, частое явление.  Свои вариации хрестоматийного образа романтического героя в его гротескном виде представляет Е. Чижова в романе «Крошки Цахес». Рассмотренная нами трансформация мотива творческой личности в романе российской писательницы генетически восходит к гофмановской традиции и демонстрирует полное развенчание основополагающих установок романтического направления. Происходит комическое утрирование отдельных черт героев, пародийное подражание или пустое эпигонство. Автором романа «Крошки Цахес», как и в свое время самим Э.Т.А. Гофманом, отчетливо ощущается некая ущербность, вынужденность существовать в мире пошлого и ограниченного мещанства, что придает трагизм этому существованию. Но у Е.Чижовой, помимо гофмановской трактовки сущности и окружения творческой личности, подчеркивается деградация и духовное вырождение советской нации и крушение идеологии социализма.