Between a Story and a Hagiography: Three Publications of the Text about Mikhail of Tver's Death in the Horde in the Context of the Genre Dispute
Between a Story and a Hagiography: Three Publications of the Text about Mikhail of Tver's Death in the Horde in the Context of the Genre Dispute
Abstract
The article reviews three well-known publications of the Old Russian text about the death of Michael of Tver and the related polemics about the text's genre. The search for the original source, the earliest, best preserved edition was associated with the desire to determine the range of texts, which can include the studied monument. The presence of the elements of novella and hagiography (both martyrium and detailed one) lead researchers to answer the question about the genre nature of the monument, focusing either on the form of the text or on its content. It is obvious that the Old Russian chronicler created the text not following a genre pattern, but guided by his knowledge of the preceding Christian literature, their own vision of the situation, his personal, emotional attitude towards the narrative character. Therefore, the work does not fit into the genre canon, remaining one of the complex, multifaceted, and therefore unique monuments of Ancient Rus literature.
1. Введение
Известный текст, рассказывающий о гибели Михаила Ярославича Тверского в Орде (18 ноября 1318 г.), можно обнаружить в составе основных русских летописей, сборников, четьих миней. Пространная редакция памятника неоднократно издавалась, что вызывало споры исследователей и дискуссии о первоисточнике издания и причинах его выбора, споры о трактовке лексически и синтаксически непонятных мест, а также спор о жанровой природе памятника. Изданием памятника и рассмотрением его жанровой природы занимались лишь отечественные (русские) литературоведы и историки, опираясь на известные работы (о древнерусских жанрах, типах житий) Х.М. Лопарева, С.В. Поляковой, А. Рановича, П.В. Безобразова, Н.И. Прокофьева.
В исследовании использованы методы и принципы: аналитический, сравнительно-сопоставительный, теоретико-литературный и др.
2. Основные результаты
Большое исследование всех редакций и списков памятника провел В.А. Кучкин и опубликовал в известной монографии, вышедшей в 1974 г., — «Повести о Михаиле Тверском» . Историк установил наличие сохранившихся 8 летописных и 5 нелетописных редакций памятника. При этом опубликовать текст пространной редакции было невозможно по идеологическим соображениям, так как в советской России не принято было писать о святых. Именно В.А. Кучкин указал на то, что текст представляет крупный историко-литературный интерес, так как в нем содержатся уникальные сведения о правлении Михаила Тверского, об истории Тверского княжества, его взаимоотношениях с другими удельными княжествами северо-востока Руси. Ряд сведений носит уникальный характер (по тексту можно реконструировать процесс судопроизводства в Орде, все детали поездок князя в ставку хана топографически и хронологически выверены), дает богатый фактический материал. При этом текст, написанный вскоре после гибели князя его духовником, игуменом Александром, тесно связан с житийной традицией, автор устанавливает параллели между случившимся в Орде в 1318 г. и ситуациями христианской истории, насыщая свое произведение как прямыми, так и неточными отсылками к Библии, Псалтири, известным житиям.
Первая публикация текста была выполнена В.И. Охотниковой по списку конца XVI — начала XVII в. из собрания Древнехранилища им. В.И. Малышева ИРЛИ РАН, колл. Першина, № 7. Текст был опубликован в 1985 г в сборнике «Древнерусская книжность. По материалам Пушкинского дома» , а позже помещен в 6 том Библиотеки литературы Древней Руси (1999 г.) и озаглавлен как «Житие Михаила Ярославича Тверского». Исследовательница пишет, что это традиционное по форме житие, которое можно поставить в один ряд с житиями-убиениями (которые традиционно называют мученическими или мартириями), примером которых может служить житие Бориса и Глеба. Однако в том же самом комментарии Охотникова ссылается на то, что в тексте, помимо идеи о защите сограждан (сформулированной в словах Михаила Тверского «положити душу свою за други своя»), отражено «новое явление» в истории русской культуры – мысль о противостоянии, соперничестве князей Москвы и Твери. Очевидно, что мысль о противостоянии князей не нова для древнерусской литературы, но являлась основой для повестей о княжеских преступлениях. Однако исследовательница прямо не говорит о наличии элементов жанра повести, хотя все рассуждения ведут именно к этому.
В.А. Кучкин раскритиковал данную публикацию и опубликовал в журнале «Средневековая Русь» за тот же 1999 г. «Пространную редакцию Повести о Михаиле Тверском» , требуя заменить «неудачную» публикацию Охотниковой, называя свое издание текста «критическим». Оно осуществлялось не по одному, а по семи спискам XVI–XVII вв., в основу данной публикации был положен список Ундольского как наиболее древний из сохранившихся, а остальные приведены в виде вариантов в сносках. В предваряющих сам текст разъяснениях историк указал на лексические, синтаксические неточности, свидетельствующие, по его словам, о непонимании Охотниковой текста, который она взялась издавать. Также историк вступил в полемику относительно жанра древнерусского памятника, говоря, что его нельзя отнести к жанру жития. Кучкин обосновал свою точку зрения следующим образом:
1) в заголовке текста нет слова «житие» (кстати, слова «повесть» там тоже нет, чаще всего встречается «убиение», что в целом близко и жанру повести, и жанру жития-мартирия),
2) две трети повести занимает рассказ о событиях последних лет жизни князя.
Однако Кучкин не решился однозначно утверждать, что перед нами повесть, и задался вопросом: «… Не является ли этот рассказ особым литературным произведением, к которому уже позднее, но вскоре после случившегося, средневековый автор приписал введение и заключение, чтобы сделать его действительно похожим на житие?» . Таким образом, Кучкин не отрицает, что по форме текст о гибели Михаила Тверского – житие, а по содержанию – повесть. Вопрос лишь в том, как примирить форму и содержание?
Годом ранее текст о Михаиле Тверском был опубликован Б.М. Клоссом во 2 т. избранных трудов – «Очерки по истории русской агиографии» . В главе, посвященной тверской агиографической традиции, Клосс утверждает, что житие Михаила Тверского – древнейший ее памятник. Историк пишет, что это произведение было введено в оборот ранее под не совсем точным названием, то есть говорит о том, что его нельзя считать повестью. Клосс называет текст житием, написанным по типу житий о князьях-мучениках, хотя мотив страданий за веру отсутствует. Вернее, мотив страданий за веру подменен на идею о гражданском долге и ответственности правителя перед народом, что нужно понимать в широком христианском смысле, так как это выражено в словах Евангелия.
Каждый из исследователей, настаивающий на своем жанровом определении, тут же объясняет, что мешает тексту называться житием или повестью, а не иначе. Фактически каждый раз издатели говорят о неопределенной жанровой структуре памятника, подчеркивая его уникальность, невозможность вписать текст в принятую жанровую традицию. А. Горский постарался примирить «дискутирующих» о жанре, назвав текст житийной повестью .
Однако столь ли важно дать правильное и единственно верное жанровое определение древнерусскому тексту, который, как отметили все издатели и исследователи, является уникальным? Это неординарный текст, который можно поставить в один ряд со «Словом о полку Игореве» или «Задонщиной», так как автор, очевидно, мыслил не категориями жанра, не старался (или не смог) вместиться в узкие границы одного жанра. Критериями, отличающими повесть от жития, можно считать объект изображения, идейно-тематическую структуру, приемы и способы обрисовки персонажей, принцип построения, наличие и функции символических вставных жанров (прежде всего чудес). По определению Н.И. Прокофьева, в повести участвуют исторические лица и стоящие над ними внеисторические силы, действие прерывается включением видений, знамений и плачей, а герой показан как участник исторических событий и занимает по отношению к ним служебное положение . Но Михаил Тверской – центральный образ, написанный ярко и эмоционально, поэтому, безусловно, не его гибель (как таковая) стоит в центре текста, но то, как он сознательно идет к самому сложному решению. Автор показывает перемену в психологическом состоянии героя: от непонимания, гнева, обреченности к принятию, смирению. Все это делается через цитирование стихов Псалтири, которые отражают внутренне состояние князя. Безусловно, облик главного героя сконструирован в соответствии с идеалом, что характерно, опять же по определению Прокофьева, для жития. В тексте есть (пусть и не столь подробные) упоминания о рождении, детстве, взрослении героя, рассказано о его отношениях с Юрием Московским, а посмертные чудеса призваны подтвердить святость князя-мученика.
Текст нельзя назвать сугубо фактографичным: автор, духовник князя, близкий ему человек, описывая политические, воинские деяния князя, показывая нравственный выбор героя, его пребывание в Орде и мученическую кончину, не сосредоточен лишь на изображении событий. Он драматизирует рассказ, вкладывая в уста героев (как главных, так и второстепенных, как положительных, так и отрицательных) речи, насыщенные отсылками к библейским текстом. Более того, слышен сам авторский голос, автор проявляет себя и открыто говорит об отношении к происходящему (например, эмоциональный пассаж: «Горесть бо нам воистинну, братие, в тои час бысть, видевшим такову смерть поносную господина своего князя Михаила Ярославича» ). Автор не сдерживает своих эмоций и не избегает оценочных суждений, он абсолютно четко и конкретно проявляет свое отношение к герою и его поступкам, а также к поступкам его оппонентов (как русских, так и ордынцев).
В повестях о княжеских преступлениях, широко распространенных в домонгольской литературной традиции, авторская позиция выражалась в четком противопоставлении положительных и отрицательных персонажей (что, конечно, присутствует в рассматриваемом тексте) и точном назывании имен преступников. Игумен Александр не выносит своего приговора и напрямую не называет виновных, хоть и пишет в традиционных выражениях об ордынцах. Кавгадый, безусловно, главный злодей, он неверно судит, сам является и судьей и обвинителем во время судебного процесса, клевещет и лжет, но он напрямую непричастен к гибели Михаила Тверского, не осуществляет ее. Узбек – царь, признанный легитимным правитель, принимает ложные доказательства и выносит несправедливый приговор, характеризуется через аллюзии к образам библейских злодеев. Московский князь Юрий Данилович обрисован крайне осторожно, а потому автор никогда напрямую не высказывается о московском князе, известно лишь, что по наущению дьявола, московский князь решил заполучить великокняжеский престол, не положенный ему по праву престолонаследия. Он ведет себя бесчувственно по отношению к своему дяде, не только живому, но уже убитому, но тем не менее напрямую не обвиняется как убийца. Интересная деталь, также важная для жанровой характеристики памятника, – это то, что убийца назван точно, по имени – его отношение к Орде весьма опосредованное, так как это русский с именем Роман, таким образом здесь лживые, беззаконные, окаянные ордынцы, во ставке которых происходит гибель героя, не являются даже исполнителями собственного приговора. Так или иначе, повести о княжеских преступлениях постепенно трансформируются, развитие жанра шло по пути обращения авторов к традициям агиографии.
3. Заключение
В этом смысле текст о Михаиле Ярославиче Тверском является показательным: формально, структурно и идейно оформленный как житие, он не однороден, близок к жанру повести. Подвиг тверского князя был уникальным (нельзя объяснить его как гибель за веру, это не просто смирение), а потому автор создавал текст не по жанровому шаблону, а руководствуясь своими знаниями предшествующей христианской литературы, собственным видением ситуации, своим личным, а потому эмоциональным отношением к герою повествования. Стремление дать памятнику единственно верное жанровое определение, то есть уместить его в рамки традиции, приводит к однобокому взгляду на памятник, заставляет сосредоточивать внимание на структуре в ущерб содержанию, затемняет его сложность и многогранность, а потому уникальность.