Между повестью и житием: три публикации текста о гибели в Орде Михаила Тверского в контексте спора о жанре
Между повестью и житием: три публикации текста о гибели в Орде Михаила Тверского в контексте спора о жанре
Аннотация
В статье рассматриваются три известные публикации древнерусского текста о гибели Михаила Тверского и связанная с этим полемика о жанре текста. Поиск первоисточника, наиболее ранней, лучше сохранившейся редакции был сопряжен с желанием определить круг текстов, в которые можно включить исследуемый памятник. Наличие элементов повести и жития (как мартирия, так и подробного) заставляют исследователей искать ответ на вопрос о жанровой природе памятника, делая упор либо на форму текста, либо на его содержание. Очевидно, что древнерусский книжник создавал текст не по жанровому шаблону, а руководствуясь своими знаниями предшествующей христианской литературы, собственным видением ситуации, своим личным, эмоциональным отношением к герою повествования. А потому произведение не умещается в жанровый канон, оставаясь одним из сложных, многогранных, а потому и уникальных памятников литературы Древней Руси.
1. Введение
Известный текст, рассказывающий о гибели Михаила Ярославича Тверского в Орде (18 ноября 1318 г.), можно обнаружить в составе основных русских летописей, сборников, четьих миней. Пространная редакция памятника неоднократно издавалась, что вызывало споры исследователей и дискуссии о первоисточнике издания и причинах его выбора, споры о трактовке лексически и синтаксически непонятных мест, а также спор о жанровой природе памятника. Изданием памятника и рассмотрением его жанровой природы занимались лишь отечественные (русские) литературоведы и историки, опираясь на известные работы (о древнерусских жанрах, типах житий) Х.М. Лопарева, С.В. Поляковой, А. Рановича, П.В. Безобразова, Н.И. Прокофьева.
В исследовании использованы методы и принципы: аналитический, сравнительно-сопоставительный, теоретико-литературный и др.
2. Основные результаты
Большое исследование всех редакций и списков памятника провел В.А. Кучкин и опубликовал в известной монографии, вышедшей в 1974 г., — «Повести о Михаиле Тверском» . Историк установил наличие сохранившихся 8 летописных и 5 нелетописных редакций памятника. При этом опубликовать текст пространной редакции было невозможно по идеологическим соображениям, так как в советской России не принято было писать о святых. Именно В.А. Кучкин указал на то, что текст представляет крупный историко-литературный интерес, так как в нем содержатся уникальные сведения о правлении Михаила Тверского, об истории Тверского княжества, его взаимоотношениях с другими удельными княжествами северо-востока Руси. Ряд сведений носит уникальный характер (по тексту можно реконструировать процесс судопроизводства в Орде, все детали поездок князя в ставку хана топографически и хронологически выверены), дает богатый фактический материал. При этом текст, написанный вскоре после гибели князя его духовником, игуменом Александром, тесно связан с житийной традицией, автор устанавливает параллели между случившимся в Орде в 1318 г. и ситуациями христианской истории, насыщая свое произведение как прямыми, так и неточными отсылками к Библии, Псалтири, известным житиям.
Первая публикация текста была выполнена В.И. Охотниковой по списку конца XVI — начала XVII в. из собрания Древнехранилища им. В.И. Малышева ИРЛИ РАН, колл. Першина, № 7. Текст был опубликован в 1985 г в сборнике «Древнерусская книжность. По материалам Пушкинского дома» , а позже помещен в 6 том Библиотеки литературы Древней Руси (1999 г.) и озаглавлен как «Житие Михаила Ярославича Тверского». Исследовательница пишет, что это традиционное по форме житие, которое можно поставить в один ряд с житиями-убиениями (которые традиционно называют мученическими или мартириями), примером которых может служить житие Бориса и Глеба. Однако в том же самом комментарии Охотникова ссылается на то, что в тексте, помимо идеи о защите сограждан (сформулированной в словах Михаила Тверского «положити душу свою за други своя»), отражено «новое явление» в истории русской культуры – мысль о противостоянии, соперничестве князей Москвы и Твери. Очевидно, что мысль о противостоянии князей не нова для древнерусской литературы, но являлась основой для повестей о княжеских преступлениях. Однако исследовательница прямо не говорит о наличии элементов жанра повести, хотя все рассуждения ведут именно к этому.
В.А. Кучкин раскритиковал данную публикацию и опубликовал в журнале «Средневековая Русь» за тот же 1999 г. «Пространную редакцию Повести о Михаиле Тверском» , требуя заменить «неудачную» публикацию Охотниковой, называя свое издание текста «критическим». Оно осуществлялось не по одному, а по семи спискам XVI–XVII вв., в основу данной публикации был положен список Ундольского как наиболее древний из сохранившихся, а остальные приведены в виде вариантов в сносках. В предваряющих сам текст разъяснениях историк указал на лексические, синтаксические неточности, свидетельствующие, по его словам, о непонимании Охотниковой текста, который она взялась издавать. Также историк вступил в полемику относительно жанра древнерусского памятника, говоря, что его нельзя отнести к жанру жития. Кучкин обосновал свою точку зрения следующим образом:
1) в заголовке текста нет слова «житие» (кстати, слова «повесть» там тоже нет, чаще всего встречается «убиение», что в целом близко и жанру повести, и жанру жития-мартирия),
2) две трети повести занимает рассказ о событиях последних лет жизни князя.
Однако Кучкин не решился однозначно утверждать, что перед нами повесть, и задался вопросом: «… Не является ли этот рассказ особым литературным произведением, к которому уже позднее, но вскоре после случившегося, средневековый автор приписал введение и заключение, чтобы сделать его действительно похожим на житие?» . Таким образом, Кучкин не отрицает, что по форме текст о гибели Михаила Тверского – житие, а по содержанию – повесть. Вопрос лишь в том, как примирить форму и содержание?
Годом ранее текст о Михаиле Тверском был опубликован Б.М. Клоссом во 2 т. избранных трудов – «Очерки по истории русской агиографии» . В главе, посвященной тверской агиографической традиции, Клосс утверждает, что житие Михаила Тверского – древнейший ее памятник. Историк пишет, что это произведение было введено в оборот ранее под не совсем точным названием, то есть говорит о том, что его нельзя считать повестью. Клосс называет текст житием, написанным по типу житий о князьях-мучениках, хотя мотив страданий за веру отсутствует. Вернее, мотив страданий за веру подменен на идею о гражданском долге и ответственности правителя перед народом, что нужно понимать в широком христианском смысле, так как это выражено в словах Евангелия.
Каждый из исследователей, настаивающий на своем жанровом определении, тут же объясняет, что мешает тексту называться житием или повестью, а не иначе. Фактически каждый раз издатели говорят о неопределенной жанровой структуре памятника, подчеркивая его уникальность, невозможность вписать текст в принятую жанровую традицию. А. Горский постарался примирить «дискутирующих» о жанре, назвав текст житийной повестью .
Однако столь ли важно дать правильное и единственно верное жанровое определение древнерусскому тексту, который, как отметили все издатели и исследователи, является уникальным? Это неординарный текст, который можно поставить в один ряд со «Словом о полку Игореве» или «Задонщиной», так как автор, очевидно, мыслил не категориями жанра, не старался (или не смог) вместиться в узкие границы одного жанра. Критериями, отличающими повесть от жития, можно считать объект изображения, идейно-тематическую структуру, приемы и способы обрисовки персонажей, принцип построения, наличие и функции символических вставных жанров (прежде всего чудес). По определению Н.И. Прокофьева, в повести участвуют исторические лица и стоящие над ними внеисторические силы, действие прерывается включением видений, знамений и плачей, а герой показан как участник исторических событий и занимает по отношению к ним служебное положение . Но Михаил Тверской – центральный образ, написанный ярко и эмоционально, поэтому, безусловно, не его гибель (как таковая) стоит в центре текста, но то, как он сознательно идет к самому сложному решению. Автор показывает перемену в психологическом состоянии героя: от непонимания, гнева, обреченности к принятию, смирению. Все это делается через цитирование стихов Псалтири, которые отражают внутренне состояние князя. Безусловно, облик главного героя сконструирован в соответствии с идеалом, что характерно, опять же по определению Прокофьева, для жития. В тексте есть (пусть и не столь подробные) упоминания о рождении, детстве, взрослении героя, рассказано о его отношениях с Юрием Московским, а посмертные чудеса призваны подтвердить святость князя-мученика.
Текст нельзя назвать сугубо фактографичным: автор, духовник князя, близкий ему человек, описывая политические, воинские деяния князя, показывая нравственный выбор героя, его пребывание в Орде и мученическую кончину, не сосредоточен лишь на изображении событий. Он драматизирует рассказ, вкладывая в уста героев (как главных, так и второстепенных, как положительных, так и отрицательных) речи, насыщенные отсылками к библейским текстом. Более того, слышен сам авторский голос, автор проявляет себя и открыто говорит об отношении к происходящему (например, эмоциональный пассаж: «Горесть бо нам воистинну, братие, в тои час бысть, видевшим такову смерть поносную господина своего князя Михаила Ярославича» ). Автор не сдерживает своих эмоций и не избегает оценочных суждений, он абсолютно четко и конкретно проявляет свое отношение к герою и его поступкам, а также к поступкам его оппонентов (как русских, так и ордынцев).
В повестях о княжеских преступлениях, широко распространенных в домонгольской литературной традиции, авторская позиция выражалась в четком противопоставлении положительных и отрицательных персонажей (что, конечно, присутствует в рассматриваемом тексте) и точном назывании имен преступников. Игумен Александр не выносит своего приговора и напрямую не называет виновных, хоть и пишет в традиционных выражениях об ордынцах. Кавгадый, безусловно, главный злодей, он неверно судит, сам является и судьей и обвинителем во время судебного процесса, клевещет и лжет, но он напрямую непричастен к гибели Михаила Тверского, не осуществляет ее. Узбек – царь, признанный легитимным правитель, принимает ложные доказательства и выносит несправедливый приговор, характеризуется через аллюзии к образам библейских злодеев. Московский князь Юрий Данилович обрисован крайне осторожно, а потому автор никогда напрямую не высказывается о московском князе, известно лишь, что по наущению дьявола, московский князь решил заполучить великокняжеский престол, не положенный ему по праву престолонаследия. Он ведет себя бесчувственно по отношению к своему дяде, не только живому, но уже убитому, но тем не менее напрямую не обвиняется как убийца. Интересная деталь, также важная для жанровой характеристики памятника, – это то, что убийца назван точно, по имени – его отношение к Орде весьма опосредованное, так как это русский с именем Роман, таким образом здесь лживые, беззаконные, окаянные ордынцы, во ставке которых происходит гибель героя, не являются даже исполнителями собственного приговора. Так или иначе, повести о княжеских преступлениях постепенно трансформируются, развитие жанра шло по пути обращения авторов к традициям агиографии.
3. Заключение
В этом смысле текст о Михаиле Ярославиче Тверском является показательным: формально, структурно и идейно оформленный как житие, он не однороден, близок к жанру повести. Подвиг тверского князя был уникальным (нельзя объяснить его как гибель за веру, это не просто смирение), а потому автор создавал текст не по жанровому шаблону, а руководствуясь своими знаниями предшествующей христианской литературы, собственным видением ситуации, своим личным, а потому эмоциональным отношением к герою повествования. Стремление дать памятнику единственно верное жанровое определение, то есть уместить его в рамки традиции, приводит к однобокому взгляду на памятник, заставляет сосредоточивать внимание на структуре в ущерб содержанию, затемняет его сложность и многогранность, а потому уникальность.