Жаргонизмы в языковой картине мира Юрия Домбровского
Жаргонизмы в языковой картине мира Юрия Домбровского
Аннотация
В статье рассматривается специфика функционирования жаргонизмов в прозе и лирике Юрия Домбровского. В результате анализа делается вывод, что жаргонизмы по-разному, в зависимости от рода литературы, маркируют художественное пространство и время произведений. В модели мира прозаических произведений и в ряде стихотворений Домбровского, в которых действие происходит в советское время, социальная жизнь делится на реальность лагеря и реальность вне его, персонажи либо уже вернулись из мест заключения, либо в перспективе их ожидает срок. При этом сюжетно-композиционное столкновение двух миров, как и прямое изображение лагеря, мы встречаем только в стихах писателя. В общем тексте произведений Домбровского жаргонизмы формируют языковую модель мира, в которой рвутся синтаксические связи, происходит номинация предметов и явлений. Это позволяет говорить о мифологическом сознании автора, в котором происходит актуализация древних дописьменных форм творчества.
1. Введение
Тематическое направление «Лагерная проза» в русской литературе конца 1950-х – 90-х годов представлено авторитетно, многогранно и объемно. Исследователи включают в список писателей, творчество которых создает художественный образ лагеря, Александра Солженицына, Варлама Шаламова, Евгению Гинзбург, Анатолия Жигулина, Евфросинию Керсновскую, Сергея Максимова, Бориса Ширяева, Сергея Довлатова , , , . Перечень можно продолжить, но для нас важно сейчас отметить, что Юрий Домбровский входит в него не всегда. Показательно в этом отношении замечание С.Бойко: «Тюремно-лагерная проблематика для Домбровского не самоцель (Домбровский писал не только о лагерях, он видел себя писателем и помимо этой задачи, вне связи с нею), а элемент художественного целого» . Более чем справедливо сказано о писателе, у которого нет ни одного прозаического произведения, действие которого происходит в лагере, а лагерь при этом существуют в его текстах как элемент художественной модели мира.
2. Основные результаты
Очевидно, что прошедший через четыре ареста и девять лет лагерей Ю. Домбровский имел глубинные знания о лагерной жизни. Этот опыт проявляется и во владении тюремным жаргоном как особым способом оформления картины мира. Отсутствие жаргонизмов в речи главного героя и повествовательной части «Факультета…» характеризует позицию повествователя во времени. «Точка зрения текста» находится в 1937 году:
«А случилась эта невеселая история в лето от рождения Вождя народов Иосифа Виссарионовича Сталина пятьдесят восьмое, а от Рождества Христова в тысяча девятьсот тридцать седьмой недобрый, жаркий и чреватый страшным будущим год» .
Лагерь, срок – это будущее автобиографического героя, «страшное», «жаркое» и «недоброе», о нем знает читатель и автор, но в сюжете произведения его еще нет, лишь констатация после развязки в финале романа.
Позиция повествователя меняется в послесловии «К историку», которое было найдено после смерти писателя в его черновиках, он выступает «свидетелем» на суде.
Большая часть «обвинительной речи» написана в рамках норм русского литературного языка с использованием экспрессивной лексики:
«Неужели, скажем, Молотов, Рыков, Ягода, Каганович — только нравственные уроды, морально-дефективные люди? Ведь нет же, нет. А ведь кроме кровавых и дымящихся ям они после себя ничего не оставили. Ни в памяти, ни в делах, ни в истории» .
Обвинения с использованием жаргонизмов звучат в конце теста:
«И никакой тайны в их истерических самооговорах нет. Просто жить хотели. Вы что, не видели, как клянется и размазывает слезы и слюни трамвайная стервь и срань, когда ее прихватят, захомутают и потащат в отделение?! Но те хоть своим корешам нужны, а эти кому?
Теперь последнее. Почему я одиннадцать лет сидел за этой толстой рукописью. Тут все очень просто — не написать ее я никак не мог. Мне была дана жизнью неповторимая возможность — я стал одним из сейчас уже не больно частых свидетелей величайшей трагедии нашей христианской эры. Как же я могу отойти в сторону и скрыть то, что видел, что знаю, то, что передумал? Идет суд. Я обязан выступить на нем. А об ответственности, будьте уверены, я давно уже предупрежден» .
Домбровский не просто «свидетельствует», он обвиняет. И не только как историк, интеллектуал, но и как бывший «зек». В тексте обвинения сосуществуют два стилистических пласта: нейтральная лексика, тяготеющая к профессиональной, юридической, и экспрессивная. Внутри экспрессивной выделяются жаргонизмы, пришедшие в речь из другого, некодифицированного мира. Возникает эффект стилистического «двоемирия».
В модели мира прозаических произведений и в ряде стихотворений Домбровского, в которых действие происходит в советское время, социальная жизнь делится на реальность лагеря и реальность вне его, персонажи либо уже вернулись из мест заключения, либо в перспективе их ожидает срок. При этом сюжетно-композиционное столкновение двух миров, как и прямое изображение лагеря, мы встречаем только в стихах писателя.
В основе сюжета стихотворения с симптоматичным названием «Меня убить хотели эти суки…» – драка лирического героя с уголовниками. Композиционно стихотворение делится на две части, в первой – собственно повествование о драке, которая происходит в лагере, во второй – описание мира, в который герой возвращается после освобождения:
Меня убить хотели эти суки, Но я принёс с рабочего двора Два новых навострённых топора. По всем законам лагерной науки Пришёл, врубил и сел на дровосек; Сижу, гляжу на них весёлым волком…
И вот таким я возвратился в мир, Который так причудливо раскрашен. Гляжу на вас, на тонких женщин ваших, На гениев в трактире, на трактир, На молчаливое седое зло, На мелкое добро грошовой сути, На то, как пьют, как заседают, крутят, И думаю: как мне не повезло! .
В оформлении пространства «за зоной» в стихах Домбровского жаргонизмы отсутствуют, при этом реальность жаргона – истинная, и этой реальности противопоставлен «причудливо раскрашенный», «грошовый» мир.
Функции жаргонизмов в прозаических текстах Домбровского усложняются. В рассказе «Ручка, ножка, огуречик…» главного героя – «писателя» – телефонными звонками пытаются запугать неизвестные. Собираясь с ними на встречу, он успокаивает свою знакомую:
«Это же трепачи, шпана, пьянь, простые пакостники. Они у нас на Севере пайки воровали, а мы их за это в сортирах топили. Не до смерти, а так, чтоб нахлебались. И поучить их я поучу сегодня… Суки позорные, трепачи…» .
Последний рассказ Ю.Домбровского пресыщен уголовными жаргонизмами в основном в номинативной функции. Несмотря на то, что жаргон входит в реальность за пределами лагеря, концепция двоемирия сохраняется. Главный герой заявляет: Ты же знаешь, где я был, что видел, и какой жареный петух меня клевал в задницу» .
При этом использование жаргона в пространстве «за лагерем» оказывается неестественным, по словам главного героя, звонившие ему с угрозами люди говорят по «шпаргалке». Идея несвободы человека в речи перерастает в понимание запрограммированности и заштампованности словесного творчества.
В финале рассказа, писатель, разыгравший свою смерть в собственном сознании по законам ранее созданного им романа, размышляет, подводит черту, выносит вердикт своим отношениям с собственным творением:
«А он, старый человек, инженер душ человеческих, как некогда выразился некто, тоскливо, с глубоким неуважением к себе подумал: "Какие же мы все-таки трусливые твари! Позвони нам так еще парочку раз, и мы от всех будем бегать. Те гады хорошо знают, что делают. Вот я расхрабрился, пошел к ним, вернулся гордый, ничего, мол, не боюсь, а потом всю дорогу издыхал от страха". Ему было так нехорошо, что он даже не знал, что сказать и что сделать… Да нет, ему даже уже не было стыдно, он просто весь болел и пылал, как открытая воспаленная рана. Боталы! Дешевки! Грошовое повидло, как говорили на Севере... Ручка, ножка, огуречик...
– Лекало, — сказал он вдруг громко и остановился, — чертово лекало» .
Творчество оказывается тоже «шпаргалкой», по которой живет человек. А творец – «лекалом».
Тема взаимоотношений автора и его творения в рассказе «Ручка, ножка, огуречик» изначально заскрывается в самом общем виде, персонажи не имеют собственных имен, они – «Писатель» – «Актриса» – «Любитель». Дале тема творчества оформляется жаргонизмами, функции действующих лиц меняются. При этом синтаксические связи между именами отсутствует: «боталы», «дешевки» и «грошовое повидло» — это и писатель-персонаж рассказа, и существующие в его сознании убийцы.
3. Заключение
Бриколажный по своей сути процесс переименования мира у Домбровского позволяет говорить о мифологическом сознании автора, в котором происходит актуализация древних дописьменных форм творчества . Жаргонизмы у Домбровского это, помимо формы выражения экспрессии и способа речевого обособления от социума, – речевые петроглифы современного ему мира.
В критике часто приводится следующее высказывание Ю. Домбровского: «В лагерной прозе Шаламов первый, я – второй, Солженицын – третий», — цит. по: . Сейчас можно только предполагать, что имел в виду Домбровский, выстаивая эту иерархию. На наш взгляд, вполне допустимо интерпретировать эту фразу так: «В поисках новых форм существования литературы после Гулага…», и далее по тексту. Но в любом случае, это точка зрения Домбровского, а как на самом деле будет – покажет время.