Маркеры конфликтогенного потенциала художественного текста (на материале романа Р. Сенчина «Елтышевы»)

Роль категории конфликта в художественной литературе чрезвычайно велика. Давно признано, что конфликт составляет ядро проблематики художественного произведения, где он может проявляться и в событийной коллизии, и в образах реальных противоречий между персонажами или их группами, и в форме внутреннего конфликта, и в смысловых оппозициях, которые организуют противопоставление образов или определяют композиционное решение

С другой стороны, исследовательское внимание к реализации конфликта в художественном тексте не ограничивается его интерпретацией и, шире, литературоведческой проблематикой. Действительно, мы можем рассматривать средства репрезентации конфликта в художественном тексте, то есть не выходить за пределы лингвистической поэтики. Однако не меньший интерес представляет самостоятельный анализ лингвистических маркеров конфликтности и лексических маркеров конфликтогенности (ЛМК) в том виде, в котором они функционируют в тексте.

Н. В. Карповская и соавторы выделяют три основных признака лексических маркеров конфликтогенности:

1) отрицательная оценочность;

2) эмоциональная окраска;

3) высокий когнитивно-прагматический потенциал в плане выражения агрессивности, воинственности, враждебности, нетерпимости и т. д.

Необходимо подчеркнуть, что все эти признаки самым тесным образом связаны. Конфликт возникает там, где некоторое явление, оцениваемое сугубо отрицательно, воспринимается преимущественно эмоционально, а вербализация этого отношения является существенным шагом в формировании и/или развитии межличностного либо социального конфликта.

В качестве материала для исследования в данной статье выступает роман Р. Сенчина «Елтышевы»

Относительно высокая частотность этих лексем позволяет считать их значимыми для текста и относить к актуализированной лексике

Естественно ожидать, что конфликтогены будут выступать в качестве описаний конфликтных и предконфликтных ситуаций, то есть ситуаций, которые могут перерасти в конфликт. В романе действительно обнаруживаются такие употребления, ср.: Лет в тринадцать Артем оказался свидетелем совсем глупого убийства. Сидели в скверике компанией – все хорошо знали друг друга, в одной школе учились. И один из старшаков, Володька Егоров (было ему лет семнадцать), в разговоре сказал другому, тоже старшаку, Жеке Звереву: «Иди в жопу». Не послал даже, а так, в значении «да ну тебя». Жека вскочил со скамейки: «Чё ты сказал, урод?!» И началась у них словесная перепалка, с матом, с «ну-ка иди сюда». А потом Жека выхватил из кармана отвертку и ткнул Володьку в грудь.

Обратим внимание, что в приведенных примерах конфликтогены функционируют в контексте кратко описываемой ситуации, развитие которой совершенно очевидно для читателя. При этом описание включает не только последовательность событий (реплик, действий персонажей), но и упоминание невербальных знаков (Жека вскочил со скамейки), которые обладают высоким конфликтогенным потенциалом

Лексические маркеры конфликтогенности могут выступать в качестве выражения уже существующего конфликта, а не в качестве «триггера», который его вызывает. Это можно проиллюстрировать следующим примером: Уже погоняемый криками и тычками тещи и тестя, выбежал за калитку. Оглянулся, крикнул сдавленно, сквозь спазмы и дрожь: – Суки! Уроды вонючие! Из этого фрагмента видно, что восклицания персонажа являются продолжением конфликта. В этом смысле данное восклицание напоминает вторую фразу из предыдущего примера, которая является продолжением конфликта, ответом на другую фразу, оцениваемую как конфликтогенную. Впрочем, в этом примере предшествующая часть конфликта не сводится к вербальному взаимодействию.

Тем не менее функционирование конфликтогенов в романе Р. Сенчина далеко не ограничивается описаниями конфликтных ситуаций или ситуаций, которые могли бы непосредственно перерасти в конфликт. Обращает на себя внимание то, что лексические маркеры конфликтогенности далеко не всегда фигурируют в тексте в рамках описания конфликта и даже не в прямой речи персонажа, адресованной другим персонажам. Например, для лексемы алкаш более характерна позиция в авторской речи, которая представляет события романа глазами его героев, то есть в контексте несобственно-прямой речи

В то же время такие употребления нельзя считать авторской речью, они действительно тяготеют к позиции внутренней речи персонажа. Это хорошо видно в следующем примере: Дежурка невелика, сумрачна, и несколько ламп не могут наполнить ее светом, жизнью… Стены шершавые, окрашенные в бледно-зеленый цвет, два окна, зарешеченные, заросшие пылью, кажутся черными провалами. Вдоль стен – скамейки без спинок, слева от входа узкий обезьянник для буйных задержанных; стол стоит напротив входа, и почти за спиной Николая Михайловича – лестница. Скоро по ней поволокут пьяных, и снизу будут лететь крики, рычание блюющих и матерящихся алкашей. «Ох, как все надоело», – поморщился Елтышев. Обратим внимание, что лексема алкаши, которая выступает с усиливающими ее отрицательную оценочность атрибутами блюющие и матерящиеся, непосредственно соседствует с внутренней речью персонажа, прямо выражающей его усталость, раздражение и отвращение и как бы подтверждающей единство оценок в несобственно-прямой и собственной речи персонажей. «Алкаши», с которыми по долгу службы приходится постоянно иметь дело главному герою романа, становятся символом реальности, в которой он существует.

Приведенные примеры показывают, что в художественном тексте может иметь место конфликт, который является внутренним, переживается в субъективном измерении и не выходит за пределы личности, хотя и затрагивает разных персонажей. В этом отношении художественная литература, которая с высокой достоверностью моделирует психические процессы человека, может быть важным источником для понимания стадий созревания и разворачивания конфликта, особенно в плане скрытой от внешнего наблюдателя внутренней стадии.

Кроме того, этот момент является важным для понимания романа Р. Сенчина. Это можно показать на примере лексемы враждебный, которая в тексте романа встречается шесть раз, а в трех употреблениях имеет обобщенный смысл, не связанный с теми или иными субъектами: Ноги не шли, всё вокруг – люди, светофоры, машины, дома – казалось враждебным, готовым накинуться и задавить или, слюняво взвизгнув, начать совать ей в глаза ту газету... И город, в котором прожила в общей сложности тридцать два года, давно считала родным, тоже был враждебен, был уже не ее, чужим; Несколько первых дней Артем никуда за ограду не выходил, только за водой. Территория по ту сторону забора была враждебной, опасной, хотя людей он видел мало – изредка пробредали старики и старухи с матерчатыми сумками в магазин, быстро протопывали мужички, прокатывался на звенящем велике какой-то пацаненок. Враждебные отношения с миром, враждебность мира по отношению к человеку являются доминантой художественного мира романа «Елтышевы». Такого рода отношения, по большому счету, являются источником всех остальных частных конфликтов, которые описываются на страницах романа.

Таким образом, лексические маркеры конфликтогенности играют важную роль в структуре романа Р. Сенчина «Елтышевы». Конфликтогенная лексика не является в романе максимально частотной, но в то же время выполняет в романе важные функции. С одной стороны, она выражает важные аспекты художественного мира произведения, а в отдельных случаях (лексема алкаш) пересекается с центральными для романа поворотами сюжета, выражая эмоциональную оценку персонажем условий его существования. Хотя лексемы-конфликтогены встречаются в описании ситуаций, которые действительно являются прямыми конфликтами между персонажами, функция формирования конфликтной атмосферы, характеризующей жизнь персонажей в целом и их внутренний мир, для них характерна в не меньшей степени.